by В составе группы представителей западных областей Украины мне посчастливилось участвовать с 28 октября по 3 ноября в образовательной программе по культурологии и литературе по теме «Петербург Серебряного века», проходившей под эгидой Комитета по внешним связям Правительства Санкт-Петербурга. Помимо нашей делегации в работе семинара приняли участие представители Казахстана, Латвии, Литвы, Эстонии, Молдовы, Германии и Италии.
Семинар проходил в Институте русской литературы Российской академии наук, известного как «Пушкинский дом». Нам предоставили возможность посетить уникальный рукописный отдел хранилища, экспозиции литературного музея, а также музеи-квартиры Александра Блока, Анны Ахматовой, Льва Гумилёва, «американский кабинет» Иосифа Бродского, расположенный в Фонтанном доме, – и ещё одно знаковое место Петербурга Серебряного века – литературно-артистическое кафе «Бродячая собака» на площади Искусств, где на поэтическом вечере Юрия Томашевского и его воспитанниц мы перелистнули страницы русской классической поэзии ХІХ-ХХ веков, поэзии Серебряного века. Организаторы программы также предложили нам посещение спектакля Михайловского государственного академического театра оперы и балета им. М.П. Мусоргского оперы «Богема» Дж. Пуччини в постановке Арно Бернара.
Незаметно пролетели пять дней, наполненные лекциями, автобусно-пешеходными экскурсиями, культурологическими мероприятиями, – и 2 ноября в Большом зале «Пушкинского дома» состоялось торжественное закрытие образовательной программы для зарубежных соотечественников «Петербург Серебряного века» и вручение памятных сертификатов Комитета по внешним связям Санкт-Петербурга. Все участники этой программы выразили искреннюю благодарность петербуржским организаторам, выступивших в роли гостеприимных хозяев и подарившим нам незабываемые минуты сопричастности с Петербургом Серебряного века.
Естественно, по возвращении домой возник вопрос: как же распорядиться знаниями, которыми обогатила нас программа, теми эмоциями и чувствами, пережитыми за 5 дней пребывания в Северной Пальмире? Тем более, что душа рвалась поделиться всем этим вновь приобретённым богатством. Тогда-то и родилась идея цикла литературно-художественных чтений «Петербург Серебряного века», посвящённого наиболее значимым адресам этой эпохи. Организаторами чтений выступили Хмельницкий Русский культурный центр, общество Русской культуры «РУСЬ» и юношеская библиотека. Мы пригласили хмельничан совершить прогулки по адресам аристократического центра Петербурга, в декорациях которого зародилась и была разыграна мистерия удивительнейшего периода русской культуры начала двадцатого века, называемого русским культурным ренессансом. Тем более, что таких адресов предостаточно: это Фонтанный дом, «Башня» Иванова, литературно-артистическое кафе «Бродячая собака», «Дом Адамини», Спасская 17, и многие другие.
Первым таким адресом стал дом Мурузи по Литейному проспекту, 24/27, где на протяжении почти четверти века, с 1889 по 1913 годы, располагался салон Мережковских, ставший одним из центров литературно-художественной жизни Петербурга Серебряного века. Это здание – одно из самых странных сооружений города – пятиэтажный доходный дом на углу Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы, построенный в 1874 -1875 годах в псевдомавританском стиле для весьма состоятельных жильцов. Весь Петербург называл его по имени первого владельца, греческого князя, домом Мурузи.
Дмитрий Мережковский, талантливый писатель, воплотил свои исторические и религиозно-философские искания в циклах романов «Христос и Антихрист» и «Царство зверя». Колоссальный труд, энциклопедические знания, исследовательская работа над архивами и, конечно, талант, помогли Мережковскому создавать на протяжении всей жизни произведения, не потерявшие актуальности и по сей день. Он был женат на Зинаиде Гиппиус – поэтессе и писательнице, драматурге и литературном критике, идеологе русского символизма, и современники в своих воспоминаниях рассказывали, что супруги Мережковские внешне были совершенно разные. Это сразу бросалось в глаза. Так, одна из современниц писала:
«Странное впечатление производила эта пара: внешне они поразительно не подходили друг другу. Он – маленького роста, с узкой впалой грудью, в допотопном сюртуке. Чёрные, глубоко посаженные глаза горели тревожным огнём библейского пророка. Это сходство подчёркивалось полуседой, вольно растущий бородкой и тем лёгким взвизгиванием, с которым переливались слова, когда Дмитрий Сергеевич раздражался. Держался он с неоспоримым чувством превосходством и сыпал цитатами то из Библии, то из языческих философов.
А рядом с ним – Зинаида Николаевна. Соблазнительная, нарядная, особенная. Она казалась высокой из-за чрезмерной худобы. Но загадочно-красивое лицо не носило никаких следов болезни. Пышные тёмно-золотистые волосы спускались на нежно-белый лоб и оттеняли глубину удлинённых глаз, в которых светился внимательный ум. Умело-яркий грим. Головокружительный аромат сильных, очень приятных духов. При всей целомудренности фигуры, напоминавшей скорее юношу, переодетого дамой, лицо З.Н. дышало каким-то грешным всепониманием. Держалась она как признанная красавица, к тому же – поэтесса».
Уже с 1888 года З. Гиппиус заняла в литературной жизни столицы заметное место. Семья жила практически только на гонорары – в основном за критические статьи, которые оба писали в большом количестве. Стихи Зинаиды Гиппиус, как и проза Дмитрия Мережковского, поначалу не находили издателей – так мало они вписывались в принятые тогда рамки «хорошей литературы», унаследованные от либеральной критики 1860-х годов. Однако постепенно с Запада приходит и приживается на русской почве декаданс, в первую очередь такое литературное явление, как символизм. Зародившийся во Франции, символизм проникает в Россию в начале 1890-х годов, и за несколько лет становится ведущим стилем в русской литературе. Гиппиус и Мережковский оказываются у истоков зарождающегося в России символизма – вместе с Николаем Минским, Иннокентием Анненским, Валерием Брюсовым, Федором Сологубом, Константином Бальмонтом они были названы «старшими символистами». Теоретики символизма считали, что художник должен создавать новое искусство с помощью образов-символов, которые помогут более утонченно и обобщенно выразить настроения, чувства и мысли поэта. Причем истина, прозрение могут появиться у художника не в результате раздумий, а в момент творческого экстаза, как бы ниспосланного ему свыше. Поэты-символисты уносились мечтой ввысь, задаваясь глобальными вопросами о том, как спасти человечество, как вернуть веру в Бога, добиться гармонии, слившись с Душой Мира, Вечной женственностью, Красотой и Любовью.
Именно они приняли на себя главный удар критики, продолжавшей стоять на отживших позициях народничества. Ведь «шестидесятники» считали, что первая задача литературы – вскрывать язвы общества, учить и служить примером, и любое литературное произведение оценивали не по его художественным достоинствам, а по той идее (в идеале – гражданско-обличительной), которую там находили. Символисты же боролись за восстановление эстетического принципа в литературе. И победили, став, по сути, зачинателями Серебряного века. «Младшие символисты» поколения Александра Блока и Андрея Белого пришли на позиции, уже отвоеванные для них старшими собратьями по перу, и лишь углубили и расширили сферу завоеванного.
Серебряный век — образное название периода в истории русской поэзии, относящегося к началу XX века и данное по аналогии с «Золотым веком» (первая треть XIX века). Вопрос о хронологических рамках этого явления остаётся спорным. «Серебряный век» условно датируется 1890-ми гг. — первым двадцатилетием XX в. И если в определении начала «серебряного века» исследователи достаточно единодушны — рубеж 80-х-90-х годов XIX века, то конец этого периода вызывает споры. Одни исследователи настаивают, что с началом Гражданской войны «Серебряный век» прекратил своё существование, хотя в 1920-е годы ещё живы были те, кто создал это явление своим творчеством. Другие полагают, что русский серебряный век прервался в 1921 году, в год смерти Александра Блока и расстрела Николая Гумилёва, а также эмиграции многих поэтов и писателей в начале 1920-х годов из России. Наконец, существует точка зрения, что концом «Серебряного века» можно считать рубеж 1920—1930-х годов, связанный с самоубийством Владимира Маяковского и усилением идеологического контроля над литературой. Таким образом, временные рамки этого периода составляют около тридцати лет.
Квартира Мережковских в «доме Мурузи», благодаря им, стала центром литературно-художественной и религиозно-философской жизни Петербурга, по словам Георгия Чулкова «своего рода психологическим магнитом, куда тянулись философствующие лирики и лирические философы. Новейшие поколения того времени искали и находили в Мережковском связь с ушедшим поколением». Здесь бывали Федор Сологуб, Александр Блок, Андрей Белый, Валерий Брюсов, Вячеслав Иванов, Николай Бердяев, Василий Розанов. Блок стал частным посетителем знаменитых собраний у Мережковских. Поэт Вл. Пяст – один из ближайших друзей Блока в течение шестнадцати с лишних лет, вспоминал об их первой встрече в салоне Мережковских:
«Январь 1905 года. Я попадаю нежданно-негаданно в литературный круг. В воскресенье днём собираются у Мережковских. Многие – поэты, художники, философы. Несколько студентов в том числе. Один из них – высокий в своём прекрасно сшитом сюртуке, стройный, как Аполлон, и лицом вызывающий мысль о Боге. Это Блок. У него глубокий – «природой поставленный» – голос. Смелость, благородство и вместе мягкость – рыцарство – в каждом проявлении».
Дом Мережковских был открыт для всех гостей – поэтов, писателей, художников, религиозных и политических деятелей. «Здесь воистину творили культуру. Все здесь когда-то учились»,— писал Андрей Белый, один из постоянных гостей салона. Гиппиус была не просто хозяйкой салона, собирающей в своем доме интересных людей, но вдохновительницей, подстрекательницей и горячей участницей всех случавшихся дискуссий, центром преломления разнородных мнений, суждений, позиций. Влияние Гиппиус на литературный процесс признавалось едва ли не всеми современниками. Ее называли «декадентской мадонной», вокруг нее роились слухи, сплетни, легенды, которые Зинаида Николаевна не только с удовольствием собирала, но и деятельно преумножала. Она очень любила мистификации, например, писала мужу письма разными почерками, будто бы от поклонниц, в которых – в зависимости от ситуации,— ругала его или хвалила. Оппоненту
могла написать письмо, написанное его же почерком, в котором продолжала ранее начатую дискуссию.
Она активнейшим образом участвовала в литературной и личной жизни своих современников. Постепенно знакомство с Гиппиус, посещение ее салона становится обязательным для начинающих литераторов символистского – и не только – толка. При ее активном содействии состоялся литературный дебют Александра Блока. Она вывела в люди начинающего Осипа Мандельштама. Ей принадлежит первая рецензия на стихи тогда еще никому не известного Сергея Есенина.
Критиком она была знаменитейшим. Обычно она писала под мужскими псевдонимами, самый известный из которых – Антон Крайний, но все знали, кто скрывается за этими мужскими масками. Проницательная, дерзкая, в иронически-афористичном тоне Гиппиус писала обо всем, что заслуживало хоть малейшего внимания. Ее острого языка боялись, ее многие ненавидели, но к мнению Антона Крайнего прислушивались все.
Первую мировую войну Мережковские восприняли как величайшую трагедию. Гиппиус записала в дневнике: «Никто не понимает, что такое война, – во-первых. И для нас, для России, – во-вторых. И я ещё не понимаю, но я чувствую здесь ужас беспримерный».
Но ещё в 1913 году она писала в стихотворении «У порога»:
На сердце непонятная тревога,
Предчувствий непонятный бред.
Гляжу вперёд – и так темна дорога,
Что, может быть, совсем дороги нет.
О, непонятная моя тревога!
Она томительней день ото дня.
И знаю: скорбь, что нынче у порога,
Вся эта скорбь – не только для меня.
По религиозным мотивам Мережковские сугубо отрицательно относились к любой войне. Гиппиус говорила, что война является осквернением человечества. Свой патриотизм они видели не в том, чтобы, подобно многим, повсюду восхвалять силу русского оружия, а в том, чтобы объяснить обществу, куда может привести бессмысленное кровопролитие. Гиппиус утверждала, что всякая война несет в себе зародыш новой войны, порожденной национальным озлоблением побежденного. Однако со временем она пришла к мысли, что только «честная революция» может покончить с войной. Подобно другим символистам, Гиппиус видела в революции великое духовное потрясение, способное очистить человека и создать новый мир духовной свободы. Поэтому Февральскую революцию Мережковские приняли с восторгом, так как самодержавие полностью дискредитировало себя, его ненавидели. Они радовались, что теперь в правительстве такие же люди, как они, много их знакомых, но все же понимали, что Временное правительство слишком слабо, чтобы удержать власть.
Когда же свершился Октябрьский переворот, Зинаида Николаевна была в ужасе: она предвидела, что той России, которую она любила, в которой жила,— больше нет. Ее
дневники тех лет полны страха, отвращения, злобы – и умнейших оценок происходящего, интереснейших зарисовок, ценнейших наблюдений. Мережковские с самого начала подчеркивали свое неприятие новой власти:
Блевотина войны – октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твоё похмелье,
О бедная, о грешная страна!
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном
Народ, безумствуя, убил свою свободу
И даже не убил – засёк кнутом?
Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
Смеются пушки, разевая рты:
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!
Зинаида Николаевна открыто порвала со всеми, кто стал сотрудничать с новой властью, публично отругала Блока за его поэму «Двенадцать», рассорилась с Белым и Брюсовым. Новая власть и для Гиппиус, и для Мережковского была воплощением «царства Дьявола». Но решение об отъезде все откладывается и откладывается – они все еще надеялись на поражение большевиков. Когда же, наконец, решились, и Мережковский попросил разрешения на отъезд за границу на лечение – им категорически запретили отъезд. Однако в конце 1919 года им удается вырваться из страны. Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Философов и секретарь Гиппиус Владимир Злобин нелегально перешли польскую границу в районе Бобруйска.
Сначала они поселились в Минске, а в начале февраля 1920 года переехали в Варшаву. Здесь они погрузились в активную политическую деятельность среди русских эмигрантов. Смыслом их жизни в эмиграции стала борьба за свободу России от большевизма. Гиппиус вела активную работу в кругах, близких польскому правительству, против возможного заключения мира с советской Россией, сотрудничала с Савинковым. В 1917–18 годах именно на Савинкова, наряду с Керенским, Гиппиус возлагала особые надежды как на выразителей новых идей и спасителей России. Теперь такого спасителя Мережковский и Гиппиус увидели в маршале Юзефе Пилсудском, главе польского правительства. Они надеялись, что он, сплотив вокруг Польши все антибольшевистские силы, избавит мир от большевизма. Однако 12 октября 1920 года Польша и Россия подписали перемирие. Было официально объявлено, что русским людям в Польше под страхом высылки из страны запрещается критиковать власть большевиков.
Через неделю Гиппиус и Мережковский выехали в Париж, где у них еще с дореволюционных времен осталась квартира. Они возобновили знакомство с цветом русской эмиграции: Константином Бальмонтом, Николаем Минским, Иваном Буниным, Иваном
Шмелевым, Александром Куприным, Николаем Бердяевым и другими. Зинаида Николаевна вновь очутилась в своей стихии. Снова вокруг нее бурлила жизнь, она постоянно печаталась – не только на русском, но и на немецком, французском, славянских языках. Только все больше горечи в ее словах, все больше тоски, отчаяния и яда в стихах…
В 1926 году Мережковские решили организовать литературное и философское общество «Зеленая лампа» – своего рода продолжение одноименного общества начала XIX века, в котором принимал участие А. С. Пушкин. Президентом общества стал Георгий Иванов, а секретарем – Злобин. Мережковские хотели создать что-то вроде «инкубатора идей», среду для обсуждения важнейших вопросов. Общество сыграло видную роль в интеллектуальной жизни первой эмиграции и в течение ряда лет собирало лучших ее представителей.
Собрания были закрытыми: гости приглашались по списку, с каждого взималась небольшая плата, шедшая на аренду помещения. Постоянными участниками собраний были Иван Бунин, Борис Зайцев, Михаил Алданов, Алексей Ремизов, Надежда Тэффи, Николай Бердяев и многие другие. Прекратилось существование общества только с началом Второй мировой войны в 1939 году.
Мережковский в своей ненависти к коммунизму последовательно ставил на всех диктаторов в Европе. В конце 30-х годов он увлекся идеями фашизма, лично встречался с Муссолини. В нем Мережковский видел возможного спасителя Европы от «коммунистической заразы». Зинаида Николаевна не разделяла этого представления – любой тиран был ей отвратителен.
В 1940 году Мережковские переехали в Биарриц. Вскоре Париж был оккупирован немцами, все русские журналы и газеты закрыты. Эмигрантам пришлось оставить литературу и стараться лишь не связываться с оккупантами.
Отношение Гиппиус к нацистской Германии было двойственным. С одной стороны, она, ненавидя большевизм, надеялась, что Гитлер поможет сокрушить большевиков. С другой стороны, для нее был неприемлем любой вид деспотизма, она отрицала войну и насилие. И хотя Зинаида Николаевна страстно хотела видеть Россию свободной от большевизма, она никогда не сотрудничала с гитлеровцами, и всегда оставалась на стороне России.
Летом 1941 года, вскоре после нападения Германии на СССР, Владимир Злобин вместе со своей немецкой знакомой без ведома Гиппиус привели Мережковского на немецкое радио. Так они хотели облегчить тяжелое материальное положение Дмитрия Сергеевича и Зинаиды Николаевны. Мережковский выступил с речью, где стал сравнивать Гитлера с Жанной д’Арк, призванной спасти мир от власти дьявола, говорил о победе духовных ценностей, которые несут на своих штыках немецкие рыцари-воины… Гиппиус, узнав об этом выступлении, кипела от гнева и возмущения. Однако она не смогла оставить мужа, особенно теперь, поскольку после этой речи от них отвернулись практически все…
7 декабря 1941 года Дмитрий Сергеевич скончался. Незадолго перед смертью он совершенно разочаровался в Гитлере. Проводить его в последний путь пришли лишь несколько человек… После смерти мужа Зинаида Николаевна была немного не в себе. Сначала она с трудом восприняла его смерть, даже хотела покончить с собой, выбросившись из окна. Затем вдруг успокоилась, говоря, что Дмитрий Сергеевич жив, даже разговаривала с ним.
В последние годы она работает над большой поэмой “Последний круг”, изредка сочиняет стихи, пишет мемуары и создает поистине литературный памятник своему мужу – книгу-биографию “Дмитрий Мережковский”, насыщенную богатейшим фактическим материалом, увидевшую свет уже после ее смерти, в 1951 году.
Гиппиус пережила его на несколько лет. Зинаида Николаевна скончалась 9 сентября 1945 года, ей было 76. Ее похоронили на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа, рядом с мужем Дмитрием Мережковским.
Легенда ушла в небытие. Потомкам остались несколько сборников стихов, драмы, романы, тома критических статей, несколько книг воспоминаний,— и память. Память о великой женщине, старавшейся держаться в тени великого мужа, и осветившей светом своей души русскую литературу.
А что же дом? После революции он опустел. Одну из брошенных квартир занял комитет партии эсеров, а после их разгона там устроили себе приют бродяги. Весной 1919 г. в этом помещении расположилась Студия переводчиков издательства «Всемирная литература». Здесь преподавали Корней Чуковский, Евгений Замятин, Виктор Шкловский, Михаил Лозинский, Николай Гумилёв. Среди студийцев были Михаил Зощенко, Е. Полонская, Г. Адамович, Н. Берберова, И. Одоевцева. К зиме Студия переехала в Дом искусств на Мойку, а в той же квартире Гумилёв организовал литературный клуб под названием «Дом поэтов». Вспоминают, что он не только строго разбирал стихи своих студийцев, но с удовольствием играл с ними в жмурки. Именно в доме Мурузи 21 августа 1921 года на вечере издательства «Петрополис» с Николаем Степановичем последний раз встречалась Анна Ахматова. 10 дней спустя, 1 сентября 1921 г., как вспоминали современники, на стену дома Мурузи была наклеена газета «Петроградская правда», сообщавшая о раскрытии заговора против советской власти. Имя Николая Гумилёва стояло тридцатым в списке расстрелянных…
В этом доме до 13 лет проживал писатель Даниил Гранин. Здесь же 23 года прожил и был прописан до своей вынужденной эмиграции в 1972 году И. Бродский. Сейчас на стене дома Мурузи можно увидеть мемориальную доску: «В этом доме с 1955 по 1972 годы жил поэт Иосиф Александрович Бродский».
Да, сходства нет меж нынешним и тем,
кто внес сюда шкафы и стол, и думал,
что больше не покинет этих стен,
но должен был уйти, ушел и умер.
Ничем уж их нельзя соединить:
чертой лица, характером, надломом.
Но между ними существует нить,
обычно именуемая домом…
С. Трояновский
